Дворец пустоты [повесть и рассказы] - Поль Виллемс

Поль Виллемс

Дворец пустоты

Повесть и рассказы

МЕЖДУ НЕБОМ И ВОДОЙ

I

Солнце слепило глаза. Отраженный свет дробился в мелкой зыби Устья, блики сверкали повсюду — невозможно смотреть. И тогда Император велел соорудить огромные световые заслоны. Их расписали умиротворяющими душу картинками: то сливовые деревья с иссиня-лиловыми плодами, то бьющие в небо фонтаны или букеты фиалок, а то могучие, сулящие покой дубы с кронами цвета потемневшего золота или облака, как дождь роняющие черные гвоздики. Пейзажи не манили за горизонт, а спокойно приближались к вам.

Установить и закрепить диковинные конструкции было нелегко. Однако с задачей справились, и над Аквелоном разлилась блаженная прохлада. Жители почувствовали себя необыкновенно счастливыми. На террасах кафе теперь сидели женщины с кожей дивной, матовой белизны. Мужчины приветствовали их изысканной полуулыбкой, которую и сравнить нельзя с улыбкой во весь рот. Если какая-нибудь из женщин отвечала трепетом ресниц, то полагалось подойти, склониться к ней и нежно коснуться ее губ губами. Этот почти воздушный поцелуй означал приглашение на свидание. Тогда женщина с безразличным видом поднималась и шла прочь, обескураживая своей небрежной медлительностью. Мужчина следовал за ней. Так они входили в один из городских садов, которых в Аквелоне было множество. Там в густых зарослях их ждали мягкие, выложенные мхом альковы. Существовала поговорка, что любовь в Аквелоне мимолетна, как взмах ласточкина крыла, но память о ней живет в душе до конца дней. Никто не знал ни мук ревности, ни уз привязанности. Ни крови не ведали, ни огня. Только легкий трепет желания, только наслаждение. Даже тюрьмы упразднили — всеобщее счастье делало их ненужными.

Однажды Император устроил пышную церемонию и, обставив все с небывалой торжественностью, подписал последний закон, отменявший все остальные законы, которые были или будут.

Затем он вышел на берег Устья и принародно бросил в волны свою корону.

Так город вступил в эру неизведанного.

Да только возможно ли это?

После любовных утех мужчин, как правило, одолевает сон, превращающий их в бесчувственные туши. Но жители Аквелона не засыпали — напротив, они бродили по городу всю ночь напролет. Эти ночные прогулки были восхитительны. Все вокруг наполнялось волшебной тайной, все сулило блаженство. И когда занимался новый день, к ликованию примешивалась грусть.

А потом наступал час, когда ночные стражи расходились по домам. Порой на улице можно было встретить кого-нибудь из этих жрецов тьмы: он нес на плече ручную сову, залог ночного бдения. Перед тем как погрузиться в дневной сон, птица устремляла в тающие сумерки протяжный прощальный крик.

И вставало утро. Счастливый скиталец, сам того не ведая, пересекал грань, разделяющую «вчера» и «сегодня». Ночные восторги истаивали.

Женщины в Аквелоне сами выбирали возлюбленных. Случалось, мужчина, заснув в одиночестве, просыпался, одолеваемый сладостным возбуждением: это юная дева, украдкой скользнув в его постель, ласками растревожила безмятежный сон. Каким неистовым порывом отвечал мужчина на подаренную ему ласку! Как восхитительно было кончиками пальцев нащупать в темноте округлость нежного плеча! Потом Он и Она разговаривали. Ничего нет сладостней услышать голос ночной гостьи прежде, чем увидишь ее. Каждое слово дышало весной.

Дева уходила до рассвета, оставляя своего избранника предаваться мечтам. Он так и не разглядел ее и хранил в памяти лишь запах. Единственное, что свидетельствовало о ночном посещении, — отворенное окно. «Лазить в окошко» — так девы в Аквелоне называли свои ночные визиты. Иногда хотя это случалось редко — девичьи ласки не могли разбудить мужчину, и тогда утром ему помнилось, будто он видел сладострастный сон.

Именно такое произошло с Герком. Десять ночей подряд к нему являлась дева. Она бесшумно ложилась подле него и дарила ему радости, которые, наверно, только ангелы вкушали до того, как их низринули с небес. Каждый вечер Герк ждал, не приснится ли ему снова дивный сон. А на следующее утро рассказывал всем, что утратил интерес к реальным женщинам, потому что его ночные видения несравнимы с любовью наяву. За одиннадцатой ночью, еще более томительно-блаженной, чем предыдущие, последовал день, когда Герк, бродя по улицам, встретил свою ночную гостью.

Та, взглянув на него, чуть зарделась. Ее запах мгновенно пробудил в Герке вожделение. Он приблизился к деве и сказал:

— Сударыня, я с вами не знаком, но ваш запах будит в моей памяти образ той, которую я познал во сне.

— Милый Герк, а я, напротив, очень хорошо вас знаю и скажу вам, что вы бесподобны.

— Уж не та ли вы, кто…

— Да, это я. Меня зовут Альтена.

Они посмотрели друг на друга и неожиданно смутились, словно, разговаривая среди бела дня, выдали свои ночные тайны. Взявшись за руки, они отправились в старый порт. Стояла осень. Утро было еще теплым, но уже веяло прохладой. Альтена и Герк зашли в ресторанчик неподалеку от Пляжа Медуз. Они сели на безлюдной террасе под липами и молчали. Три сухих листа упали на столик. Порыв ветра приподнял их и снова бросил. Официантка принесла два пива. Пена, медленно поднимаясь, нависла над краями стакана. Запах опавших листьев тревожил.

— Ты прекрасна, — сказал Герк.

Легким движением Альтена отстранила волосы. В ухе у нее мелькнуло перышко ярко-голубого цвета.

Вдали поблескивала Шельда. Море неспешно отступало, монолитное, необъятное и спокойное.

Лето кончилось.

Женщины составляли гордость империи. Возможно, из-за своих особенных отношений со смертью. Будучи совсем юными, они испытывали неодолимую тягу к воде и, если их не остановить, убегали в Бухту Утонувших Детей и там бросались в поток. Некоторые из этих утопленниц попадались потом рыбакам. Глаза у них были восторженно распахнуты, губы улыбались. На теле не было следов мучения. Вид их порождал странную уверенность: эти девочки ошеломляющей красоты выбрали смерть в экстатическом порыве. Они жили недолго, как цветы, и умирали так же просто и красиво. Они не были похожи на утопленниц постарше, чья улыбка, как известно, исполнена печали. Впрочем, эти девочки даже не улыбались. Они напоминали маленьких ангелов, отправляющихся на детскую помолвку. Говорили, будто умерли они не взаправду. Их оставляли плыть по воле волн и называли счастливицами. Но те, кто видел, как течением их относит все дальше к бескрайнему горизонту, плакали.

Рассказывали, будто исландский Принц, побывав с визитом у Императора Аквелона, плыл на своем корабле вниз по реке, намереваясь выйти в Устье. Принц стоял на палубе и предавался грезам, как вдруг приметил в волнах юную утопленницу. Он велел убрать паруса и сушить весла, чтобы судно скользило вровень с плывущей девой. Она показалась ему невыразимо прекрасной. Не в силах уйти, Принц простоял на палубе весь день и всю ночь. Он вел беседы со своей красавицей и пел ей колыбельные. Морская зыбь покачивала волосы и руки утопленницы, и казалось, будто она дышит. Принцу чудилось, что дева слышит его песнь, его плач.

Моя нежная девочка,Где твои одежды?Куда влечешь ты меня?Корабль без руля и ветрил…Сомкнуты уста в улыбке,В немой, таинственной улыбке.Ты мой угасший огонек.Мой напоенный влагой поцелуй.

Когда корабль Принца вышел в Северное море, плывущую деву поглотило течение.

Затужил Принц.

И, вернувшись в Исландию, отправил в Аквелон послов, с тем чтобы просить в жены прекрасную утопленницу. Потому что жениться на мертвых не возбранялось. Правда, подобный союз подразумевал обет целомудрия. Дал Принц такой обет и удалился в свой снежный дворец. Он населил его ледяными статуями, изображавшими его самого коленопреклоненным. Постепенно статуи таяли, и Принц заменял их новыми точными копиями. Так, истекая слезами, чтил он память своей юной супруги.

Когда аквелонские юницы достигали более зрелого возраста, у них пропадала охота топиться — другая смерть начинала притягивать их к себе.

II

Однажды в Аквелон явился чужестранец. Император поинтересовался, откуда он держит путь.

— Я пришел из Рима, города, где все нетленно, — отвечал тот.

Император спросил, что странник думает о световых заслонах.

— Со временем они порвутся. Они безобразны, — был ответ.

Император спросил, что же в них такого безобразного, и услышал:

— Все, что недолговечно, безобразно.

И римлянин поведал о дворцах и памятниках Рима, столь основательно построенных, что тысячелетия им нипочем. Поведал о мраморных статуях, как две капли воды похожих на героев, с которых они сделаны, — причем до того искусно, что в конце концов герои становятся похожи на собственные изображения.